О тепле и прикосновениях (Стив&Баки)О тепле и прикосновениях
Стив дотрагивается до его плеча, слегка сжимает пальцы, и Баки меняется в лице. Совсем немного, но - он знает - Стив замечает.
Прикосновения - обжигают. Не те, что в бою, не те, что продиктованы нуждами: с ними нет сложностей; прикосновения ради прикосновений - вот что Баки не понимает.
Это странно: он помнит всё (даже то, что, должно быть, лучше бы не помнить), и в памяти яркими картинками цветут образы: ласковые ладони матери, и нежные поцелуи девушек, и костлявое плечо Стива под рукой, и крепкие объятья в пропахшей сыростью холодной палатке ("Ты горячий как печка, Стив". - "А ты дрожишь как дворовый пёс зимой"). Баки помнит это. Вот только - не чувствует, не понимает. И это так раздражает, как слово, которое вертится на языке, но все никак не приходит на ум. Как будто это сидит где-то внутри, только потяни за ниточку - выскочит, как чёрт из табакерки, - да ниточку никак не ухватить неуклюжими пальцами.
Баки помнит всё, но без этого чувства - хоть испиши тысячи страниц, все они будут фальшивкой. Как кадры документальной хроники - как что-то, что было не с ним, не совсем - с ним.
Баки хочет, чтобы это прекратилось.
Прикосновения обжигают каленым железом. Только один Стив дотрагивается до него без нужды, словно забывается, не может сдержаться.
Стив убирает руку, и воздух становится на пару градусов холоднее.
И нет, он не понимает. Но ещё - ещё Баки видел, каким было лицо Стива секунду назад, и чувствует разницу, и знает, как это исправить. Возможно, они сегодня умрут: Баки знает, как это, он однажды уже умирал, и если смерть - это холод, и свист ветра в ушах, и бесконечное падение, и страх, и боль, то улыбка Стива - это жизнь после смерти.
Прикосновения обжигают. Но Стив больше не улыбается, он отворачивается к двери, - и Баки тянется, как через толщу воды, и берет Стива за руку своей, живой, из плоти и крови, рукой. И приказывает себе не чувствовать жара.
- Стив, - говорит Баки.
Стив выдыхает - коротко, удивленно - и всматривается, хмурясь, Баки в глаза несколько долгих секунд, прежде чем медленно, мучительно медленно раскрывает руки и обнимает.
Баки кажется, что он живьем горит на костре, и он почти готов закричать, когда мучение вдруг прекращается; что-то старое, потерянное возвращается к нему, и пазл складывается, колени почти подгибаются, - приходится ухватить Стива за плечи.
Прикосновения обжигают, как теплая вода - обмороженную кожу. До тех пор, пока не восстановится кровоток, пока не получится в этой воде - согреться.
Стив улыбается Баки в плечо и сжимает руки крепче.
И даже если они сегодня - всё-таки - умрут: Баки - впервые за десятки лет - тепло.
О щите и о мече (Тони)
О щите и о мече
"Творение рук твоих", - думает Тони. - "И щит, и меч - они оба - творение рук твоих, папа".
Старая запись хрипит и кашляет, как безумный астматик, и Тони видит дату, и знает, наверняка знает, что на этой плёнке. Роджерс не смотрит в экран - Тони чувствует его взгляд, тяжёлый, напряженный - выходит, знает тоже. Мысль оседает на дне сознания едким ядовитым налетом.
"Откуда там камеры?" - думает он лихорадочно.
"Какие у вас были отношения с отцом?" - часто спрашивали у него журналисты. - "Вы любили отца?" - "Я его ненавидел", - отвечал Тони и криво, зло улыбался.
Но правда - идиотская правда заключается в том - отец походя треплет его по волосам: "Молодец, парень" - отец хмурится во сне (опять уснул в кресле), и мама со вздохом укрывает его пледом - отец бормочет что-то себе под нос и чертит на доске целые вселенные - что Тони всё бы отдал ради ещё одной минуты с ним наедине.
Тони смотрит, как отец умирает.
"Сержант Барнс", - говорит отец перед смертью, и голос матери - голос, который в детстве пел ему колыбельные - умоляет и кричит, кричит, кричит.
Пока её не заставляют замолчать.
Барнс стреляет вверх, прямо в камеру, как будто целясь в случайных зрителей.
Запись обрывается, и становится так тихо, что Тони кажется, будто он потерял слух.
"И щит, и меч", - думает Тони. Его тело весит тонну, а в груди - шрапнель. "Странно, - думает он, - нет там уже шрапнели".
- Ты знал? - Тони с трудом разлепляет губы. Роджерс говорит, и Тони думает: "годы поисков", думает "лучшее творение". Непогрешимый Капитан, идеал, какого старайся-не старайся - никогда не достичь - как же ошибался отец, не идеал, нет - вот он стоит, и сожаление, и страх на перепачканном лице, вот он - из плоти и крови, такой же человек, как все, не хуже и не лучше. Самый грандиозный обман века.
"Капитан Америка - лучшее, что я создал", - шепчет отец в пьяном бреду. - "Сержант Барнс", - хрипит он перед смертью.
"Говард", - стонет мать. А потом - умирает, умирает, умирает.
В груди горит. И нет реактора, чтобы сдержать эту шрапнель; в висках стучит, и Тони сжимает кулаки.
- Да, - наконец, отвечает Роджерс, - знал.
А потом - Тони больше не думает.
О деревянных игрушках и настоящих мальчиках(Стив&Баки)
О деревянных игрушках и настоящих мальчиках
- По-моему, он был влюблен в тебя, - говорит Баки, - в этом проблема.
Он сидит по правую руку от Стива, и блики солнца гуляют по металлическому предплечью: расслабленный, с полуулыбкой, Баки так похож на себя до войны; он словно сбросил с плеч огромный груз. Но Стив всё равно видит тени, притаившиеся в углах. Видит горькие складки у губ, между бровей, не может не видеть. Баки выглядит, как клинок, вложенный в ножны - в состоянии покоя, но по-прежнему смертоносный. Наверное, это теперь с ним навсегда.
- Кто? - уточняет Стив.
- Старк, - поясняет Баки со странным смешком, и Стив таращится на него пару секунд, прежде чем спросить:
- С чего ты взял?
Баки отмахивается:
- Да не в том смысле. Хотя, возможно, и в том тоже. Чёрт его знает. Но я имел в виду другое: ты же для него с детства икона. Легенда. Непогрешимый символ нации. Рыцарь без страха и упрека.
Стив пожимает плечами:
- Тони говорил, что ненавидел меня, потому что Говард был одержим Капитаном Америка.
- Верно, - кивает Баки, - ты в его глазах... - он закусывает щёку и задумывается на пару секунд. - Понимаешь, это как ненавидят идеальных старших братьев, ненавидят кумиров - за то, что у них есть всё, чего хочется: у тебя была любовь его отца, любовь всей страны, и для этого тебе ничего не нужно было делать - просто быть собой. Таких ненавидят, да, но больше всего до них хотят дотянуться, как до звезды, и это превращается в манию.
Стив молчит. За годы в костюме и со щитом за плечами он привык к тому, что Капитан Америка - единственный, кем его видят. Стив пронёс этот образ через два столетия. Возможно, только Баки и может понять, как же легко ему сейчас, когда нет ни того, ни другого - ни костюма, ни щита.
- А потом меня нашли, - говорит Стив.
- А потом тебя нашли, - соглашается Баки, - не картинку с коллекционной карточки, тебя, человека из плоти и крови. Упрямца, придурка, который вечно лезет на рожон и не умеет вовремя остановиться. Пиноккио стал настоящим мальчиком, и Старк не знал, что с этим делать.
Глаза Баки улыбаются, и Стив чувствует, что не может не улыбнуться в ответ.
- Не бери всё на себя, Стив, - просит Баки, - и чудес тоже не жди. Всё образуется.
Стив протягивает руку и благодарно сжимает плечо Баки. Джет его величества Т'Чаллы заходит на посадку в городе Нью-Йорк. Стив видит Бруклинский мост, перекинувшийся через Ист-Ривер, видит крыши домов, пока ещё игрушечные с высоты.
Он не знает, что их ждёт, но сейчас - пусть всего на минуту - ему всё равно.
Они возвращаются домой.